Оксана – многодетная мама с тремя детишками. Как в сказке: два сыночка и лапочка-дочка. Казалось бы, обычная счастливая семья, но под этим счастьем кроется нечто большее. Трехлетняя девочка Ангелина – приемная. Оксана с мужем оформили опеку над ней два года назад. За это время многое поменялось, и малышка стала для семьи по-настоящему своей. Как сказала наша героиня: «Она знает, что она – наша, а мы – ее». Помимо заботы о большой семье, многодетная мама успевает вести собственный блог в Instagram о жизни маленькой Ангелины и ее двух братиков. О сложностях адаптации, кризисе отношений и радостях семейной жизни Оксана рассказала в интервью «ФедералПресс».
Оксана, рада познакомиться с вами как с одной из главных приемных инстамам лично. Расскажите, пожалуйста, как вы решили взять приемного ребенка в семью, и сложно ли далось это решение?
– Нет, решение далось совсем не сложно. У нас в семье вообще все как-то спонтанно. Просто супруг укладывал сыновей спать и скинул фотографию девочки с «Усыновите.ру». Мне детей всегда жалко, я ответила: «Не трепи мне нервы. Если ты хочешь усыновить ребенка из детского дома, так и скажи». Мы сходили в опеку, взяли список на документы, записались в школу приемных родителей (ШПР). Буквально за два месяца собрали полный пакет бумаг, прошли ШПР и получили заключение на руки. Дальше встали в очередь к региональному оператору по Московской области и Федеральному оператору по всей России. Сделали это мы очень быстро и легко.
А Ангелину выбрали сразу или до этого смотрели других детей?
– Успели посмотреть еще одну девочку. У нее был синдром Дауна и несколько пороков сердца. Мы, честно сказать, сильно перепугались, поняли, что просто не справимся. Тогда это было выше нашего разумения, стало страшно, и мы написали отказ. Сейчас, возможно, мы решились бы. После этого мы пришли в федеральную базу детей-сирот, отобрали 10 анкет девочек, оказалось, что четыре из них свободны. Сначала полетели к Ангелине, ее, собственно, и забрали. Весь наш путь занял меньше полугода.
У всех путь к ребенку занимает так мало времени?
– Многие ищут годами, годами думают. Мы, наверное, с этой стороны, очень легкомысленные. Можно встать на очередь в районную опеку и ждать, пока кто-то откажется от ребенка или дети будут изъяты из семьи, а можно просто посмотреть по России и выбрать. У нас есть знакомая семья, с которой мы учились в школе приемных родителей: мама ответственно звонит по всей России каждую пятницу, и вот больше года они не могут подобрать себе ребенка. Тут еще нюанс в том, какой возраст у ребенка, какую группу здоровья вы хотите. Часто в детских домах существуют проблемы как гипердиагностики детей, так и недообследованности, ввиду чего лечение не происходит вовремя. Там нет мамы, которая перевернет мир ради своего ребенка, все происходит потоково. Плюс высокий уровень стресса, сказывающийся на физическом развитии и состоянии ребенка. Не просто так, попадая в семью, дети буквально расцветают, а диагнозы спустя год практически все снимаются.
Вы сразу хотели маленькую девочку?
– Младенчика не хотели точно, потому что у меня мальчики погодки, мы уже нанянчились в тот момент. Мне хотелось какого-то «подрощенного» ребенка, после года, с точными диагнозами. Нам нужно было видеть, в каком состоянии малыш. Еще мы хотели отказничка, думали, что ребенок без родителей – чистый лист. Сейчас я с этим не согласна: это еще хуже, чем ребенок, изъятый из семьи. Домашний малыш хотя бы знает, что такое мама, что такое папа, что тебя на руки возьмут, что можно кричать. Отказники даже не представляют, что так может быть. Когда мы привезли дочку, очень долго были для нее обслуживающим персоналом: я ее сажаю кушать – она послушно открывает рот; я ее сажаю играть – она сидит и играет; надоело играть – она палец в рот засунула, пососала, поспала. Это абсолютно отделенное от реальной жизни существо, находящееся само в себе. Пока у нас получилось объяснить ей, что такое мама с папой, прошел год. Только тогда она осознала, прочувствовала, что можно подойти к родителям, если плохо, что не надо уходить с другими людьми. Она не понимала, чем мы отличаемся от чужих дядей и тетей. В ее мире все взрослые – персонал. Среди них не было своих, тех, на кого можно ориентироваться. Она просто об этом не знала.
Что значит «уходить с другими людьми»?
– У детей из детских домов часто есть «расстройство привязанности». По ним видно, насколько они счастливы первому встречному, кто им улыбнется. Они хотят чужой ласки, внимания чужого человека. У домашних детей такого нет. Они пококетничают с чужими, поиграют и придут к маме, спрячутся за ногу, выглянут, еще что-то. А эти дети привыкли, что один в поле воин. Они так себя и ведут. Если сейчас сидит хороший дядя на лавочке, то пойду его обниму. И не объяснишь ребенку, что вообще-то так не делается, это неправильно.
У Ангелины тоже такое есть?
– Сейчас уже очень редко, а вот первые месяцы – да. Она еще не ходила, но была готова выпрыгнуть из коляски, чтобы обнять незнакомых людей. Мы полетели в отпуск через три месяца после усыновления. Пошли на рынок, где продавцы старались навязать свой товар, показывали вещи. Она с ходу шла на руки абсолютно ко всем. Сыновья сидели, вжавшись в коляску, не понимали, что происходит, а ей было все равно: она увидела, что понравилась иностранцам, и ей просто нужно было добрать недостающую ласку.
Как вы с мужем реагировали на такие действия ребенка?
– Тяжело. Нас тогда это сильно задевало, потому что мы вроде бы к ней со всей душой, а обратно ничего не получали. Ведь когда ты сам рожаешь ребенка, у тебя работают еще и гормоны, ты получаешь кайф от заботы о малыше. Вроде бы мы старались выработать в себе родительские инстинкты для приемного малыша, а он практически к тебе поворачивается своей маленькой попкой и говорит: «Знаешь, там, кажется, трава зеленее». Это было неприятно. Но на ребенка обижаться глупо, приходилось терпеть. Это тоже эмоциональное напряжение.
Вообще, адаптация – тяжелая штука. Если я раньше не понимала, почему какие-то приемные родители могут вернуть ребенка обратно в детский дом, то сейчас осознаю, что это люди, которые реально себя переоценили. Пока детей возвращают, это значит, что приемное родительство не для всех 100 %. У меня была подписчица, хорошая девочка, взяли маленького мальчика. В итоге муж не смог принять ребенка, ушел, старшая дочка тоже закатила скандал на почве ревности. Женщина отдала малыша обратно в детский дом. Парню двух лет нет.
На самом ребенке это как-то отражается?
– Я могу говорить только о младшем возрасте, потому что Ангелину мы взяли в 1,4 года. Это такой период, когда есть неосознанное, когда живешь, руководствуясь инстинктами, гормонами. В нашей природе так заложено: когда ребенок кричит, ты его обнимаешь и кормишь. Такая связь чувствуется не только с маминой стороны, но и со стороны ребенка: он ждет этой связи. Дети, у которых инстинкты уже сломаны, несут этот опыт в себе сквозь годы просто потому, что он получен на уровне бессознательного. Это так же, как ты один раз обожжешься об плиту и больше к ней не подойдешь. Ребенка приняли в семью, он немного расслабился, а потом его опять вернули. Он понимает, что доверия уже нет. Это не в голове, а именно внутри.
Первое время она очень хотела нам угодить, была слишком послушным ребенком, идеально воспитанным – но это со стороны. Если копать глубже, ребенок не доверял нам, не мог быть собой, не мог быть просто ребенком. Например, в тот период ходить с ней в магазин было идеально: хочет что-то потрогать, я говорю «нельзя», а она сразу убирает ручки, говорю сиди – сидит, иди – идет... Когда она мне первый раз, спустя 7–8 месяцев дома, закатила скандал в магазине с требованием конфеты, я даже не поняла, какой бес в нее вселился. Потом меня прошибло – она расслабилась! Ура! Наконец-то дочка позволила себе быть просто ребенком, не заботясь об «имидже». Она стала мне доверять, поняла, что я ей шею не сверну, никуда ее не верну, осознала, что она в полной безопасности и ей будет прощен любой каприз. Ей больше не нужно думать о своем выживании, теперь об этом думаю я, ее мама. Можно шалить, как нормальный, адекватный ребенок.
Еще есть такой момент: когда мы Ангелину привезли из детского дома, она привыкла к квартире. И когда мы ее возили куда-то, она просто начинала нервничать от смены места. Сейчас она уже привязана к семье в целом, и ей все равно, куда ходить. Она привыкла, что мы своей ячейкой общества передвигаемся по миру, и она вместе с нами. Она наша, мы ее. Ее не пугает, что она лежит в другой кроватке. Фокус с места сместился на людей, привязанность.
В своем блоге вы писали, что, если есть возможность, лучше брать ребенка, бывшего когда-то в семье, а не отказника...
– С отказником намного тяжелее, чем с ребенком из семьи, именно из-за заложенного бессознательного. В первый год жизни закладывается понятие привязанности, ты понимаешь, что тебя любят, о тебе заботятся, над твоей кроваткой нагибаются, рассказывают, какой ты хороший, замечательный. Ребенок агукает, как-то реагирует. Тебе плохо – тебя покормят, как-то пожалеют. У отказников все не так. Лежит кулечек, ему дали бутылку, под бутылку что-то подложили и ушли. Они даже не плачут, вообще. Для меня был шок, что Ангелина не плачет. Ребенок дома не плачет, я привожу ее в поликлинику, мы сдаем анализы из вены, из пальца, – она не плачет. Кладут маленькую девочку на пеленальный столик к гинекологу, ей абсолютно все равно. Вот что хотите со мной, то и делайте.
У отказников есть надломленность, провал. Когда ребенок не знает, чего ждать от взрослого, он не может привыкнуть к тому, что его могут ласкать, обнимать. Месяца через три Ангелина поняла, что ее любят, стала подползать, класть мне голову на ноги. Мои дети никогда так не делали, скорее, ребенок потянется у меня на коленях, начнет драть одежду, лезть наверх. Нет, она даже не знала, что ребенок может залезть на маму, она просто лежала у меня на ногах, ей в такие моменты было хорошо. Если приезжали другие люди, она точно так же ложилась к ним на ноги и точно так же лежала на их ногах – лицом на носках, на обуви, на чем угодно, не было различия.
Когда ребенок изъят из семьи, какая бы она маргинальная, убогая ни была, все равно были моменты, когда пьяная мама обнимала своего ребенка; было хоть какое-то понимание, что на твой крик придут. В детском доме нет ничего. Это не потому, что персонал плохой, просто это система, а у системы нет возможности любить каждого ребенка. Сидят две нянечки и 10 младенцев, о чем там можно говорить. И еще привычки наши, совковые: если ребенок больной, то ему в детском доме будет хорошо, его вылечат. Нет, все-таки очень много идет из головы, от родителей, которые будут везде ходить с ребенком, лечить его. Даже плохие мама с папой дадут таблетки. В детском доме тоже дадут, но без эмоциональной поддержки.
Есть дети, которым ставят умственную отсталость. При этом они интеллектуально сохранны, но не могут себя проявить на комиссии. Они же ведь одни, за их спиной не стоит мама, которая подбадривает. Сироты в детских домах находятся в состоянии депривации. Это состояние высокого уровня стресса, когда гормона картизол по уровню как во время бомбардировки. Только бомбардировка проходит, а депривация нет, это ежедневное состояние.
Я абсолютно уверена, что если бы не нахождение в детском доме, если бы не состояние депривации, то у Ангелины не было бы такого отставания в развитие. Когда мы ее забирали, она даже ползать не могла в свои 1,5 года – тазобедренные суставы были просто в свинцовом состоянии. Мы ей делали УЗИ, думали, что, может быть, что-то не то с ножками. Нет, они просто были не разработаны, потому что ребенок постоянно лежал. При этом через три месяца дома она сама пошла. Думаю, вы понимаете, почему: уровень стресса упал, соответственно, произошел резкий скачок в развитии.
Много ли вы потратили времени на пересмотр медицинских диагнозов?
– Некоторые болезни есть до сих пор. Что касается физического движения, то, как только мы ее привезли, я наняла массажиста. Мы ей сделали несколько курсов массажа, стали учить ползать. Она визжала – не хотела ни ползать, ни ходить. Она вообще ничего не хотела, только лежать так, как она привыкла за год и четыре месяца. У нее до сих пор иногда это бывает. В итоге, через три месяца дочка оторвалась от опоры, сама пошла. Первым делом у нее отошли от закостенелости руки, ладошка расслабилась, но по отдельности пальчики работают с трудом. У нас есть некоторое отставание в речи: Ангелина говорит, но плохо, ей тяжело повторять слова, ей проще показать все пальчиком, чем сказать.
Приятельница, у ребенка которой ДЦП, рассказала, что она учила его говорить с помощью еды. Что это значит? Мне приходится прикидываться, что я ее не понимаю, чтобы она старалась говорить. Хочешь что-то со стола – не понимаю. Вот это? Ка-ша? Повтори-ка. Молодец! Это реально работает, и не только за еду, просто за какие-то предметы. За счет такой мотивации в ее речи начался прогресс. Сложные слова она пока плохо говорит, но короткие учим изо всех сил. Недавно она пошла в садик. Сначала произошли резкие улучшения, Ангелина стала много со мной болтать на своем языке, коммуницировала с братьями. Потом дочка поняла, что воспитательницы в садике добрые и стала откровенно лениться. Есть что-то внутри нее, что все время откатывает назад к тому периоду, когда она просто лежала в кроватке одна и не нужно было развиваться. Но мы тоже не лыком шиты, ходить научили и говорить научим.
Не было у нее испуга на садик?
– Вообще ничего такого не было. Во-первых, она видела, что туда ходят мальчики, ей тоже хотелось вместе с ними – ведь она большая девочка. Когда муж привел ее в первый день, она ему даже «пока» не сказала: переобулась и быстрее побежала к игрушкам. Сейчас то же самое – ей все равно. Она настолько легко адаптируется к новой окружающей среде, что это даже пугает. Мой сын папу долго не отпускает: «Папа, посиди со мной подольше, давай посмотрим нашу фотографию». У нее такого нет: она настолько привыкла к тому, что ее все обслуживают, что для нее это нормально.
Появилась ли у Ангелины привязанность к родителям за эти 2 года?
– Она прекрасно понимает, что я мама, что я ее в обиду никогда не дам. Если она чего-то боится, то сразу бежит к маме, за меня прячется. Папа – то же самое. Она даже немножко папу к мальчикам ревнует. То, что она раньше пыталась добрать ласку от посторонних людей, отчасти сохраняется и по сей день. Недавно у нас были гости, и она абсолютно без стеснения обнималась с ними, игралась. Думаю, что эта модель поведения складывается из детского дома: разные люди каждый день заботились о ней, один покормит, другой помоет. Сложилось впечатление, что все хорошие, можно всем доверять. Но в нашем обществе это опасное знание для ребенка.
Сложно ли было вашему мужу адаптироваться к Ангелине?
– Сейчас он уже полностью адаптировался. А вот в первый год ему было гораздо сложнее, чем мне. Он находился с ней гораздо меньше. Мужчина приходит домой с работы, ему хочется отдохнуть, а дома – девочка, которая постоянно плачет, уставшая жена. Но муж включался, забирал детей, когда приходил домой, и играл с ними. Но ему нужно было подсказывать, как реагировать на поведение дочки, так как было нетипичным, нестандартным. Мне нужно было подсказывать. Их адаптация легла на мои плечи.
Скажете ли вы ребенку когда-нибудь, что он приемный?
– Лучше и правильнее сказать правду. Она в любом случае будет знать, потому что у нас опека, а не усыновление: у ребенка другая фамилия, другое отчество. В любом случае, она рано или поздно узнает. У нас большая семья, все знают, что у нас есть приемная дочка Ангелина. Если бы одна Ангелина этого не знала, было бы нечестно. Рано или поздно информация всплывет в самый неподходящий момент. Лучше растить так, как есть: вот, смотри, у нас есть друзья с приемными детьми, детки появляются разным путем – так лучше.
Почему вы решили вести блог?
– Я пишу про адаптацию приемных детей. Этот период меня очень задел. Я поняла, что есть моя абсолютно идеальная жизнь, в которой есть «развивашки» для сыновей, где я вожу их на море, а есть другие дети, у которых совершенно неадекватное, недетское поведение. Мне было тяжело, ребенку было тяжело, поэтому я начала вести блог. Такие вещи люди должны знать, должны понимать, что приемное родительство имеет свои подводные камни, никаких розовых очков. Через год стало понятно, что адаптация прошла. Через 1,5 года я начала возвращаться в свое адекватное нормальное состояние. Я перестала быть «замыленной», долгое нервное напряжение сделало свое дело, организм должен был восстановиться.
Как думаете, действительно ли сейчас Ангелина вас любит?
– Если бы она сидела сейчас с нами, она бы ела тортик, обнимала бы меня за ручку, волосы бы потрогала, локоток – она была бы контактна. Я бы сказала, что это моя девочка, что она меня любит, именно одушевленно. Да, она ко мне привязана и любит.
Cо всеми ли детьми в детских домах можно выстроить крепкую привязанность, научить любить?
– И да, и нет. Отказника научить любить намного сложнее, ведь у него нет модели поведения, ребенок не знает, что такое Мама и Папа, только то, что взрослые – это обслуживающий персонал и не более. Повезло, если была нянечка ласковая и добрая, которая любила ребенка, обнимала, а может быть, ее не было, и с ребенком, возможно, вообще не играли.
С детьми, изъятыми из семей, в этом плане проще – у них есть модель поведения в семье.
Чтобы понять кто такой «сирота», надо прийти в детский дом, сесть и поговорить с этими детьми. Тогда просто из общения с ними становится понятно многое, именно с маленькими. Ты, может быть, никогда больше не вернешься в детский дом, потому что невозможно уйти и не забрать ребенка оттуда – это тяжело. Ведь тебе говорят: «А ты будешь моей мамой? А ты меня заберешь?» Когда подходит к тебе 10 человек из группы с таким вопросом, это очень тяжело, иногда выглядит, как издевательство. Но для детей это необходимость, они, правда, стремятся к семье, хотя многие и не знают, что это такое.
Они это специально делают?
Я думаю, что для них это норма. Они не понимают чувств тех, кто приходит: они все хотят ласки, любви, хотят, чтобы у них была мама, и каждый обязательно об этом скажет. Для нас, для взрослых, это издевательство, а для них это – норма.
Как вы думаете, где ребенку лучше: в большой приемной семье, когда на папу-маму 20 детей под опекой, или же в стационарном государственном учреждении?
– Тут есть разница. С родителей органы опеки спросят. С детского дома – нет. Родители проследят, чтобы ребенок вышел из дома, дошел до школы и вернулся обратно. В детском доме, если он не придет ночевать, просто в комнату милиции обратятся, и никто не будет бегать, искать. Плюс ко всему, в детском доме персонал все время меняется, а мама с папой – они одни. У еще одной приемной мамы девять детей. Мало того, что она их всех прооперировала и из неходячих инвалидов сделала красавиц, так еще и по психологам их водит, занимается их образованием. В детском доме это никому не нужно: учишься на тройки – учись, умеешь читать – иди в библиотеку. Зацепила книжка? Слава богу, тебя не видно и не слышно. Есть добрые, хорошие воспитатели, но не везде.
Опять же, в 18 лет ребенок уходит из детского дома – все, он теперь один. В семье же после 18 лет его никто не выгонит, ему будет куда вернуться, и с кем выпить чаю. В некоторых детских домах есть секс, причем оральные ласки начинаются аж со школьного возраста. Девчонки делают аборты в 15–16 лет, и об этом никто не говорит открыто. Эти дети пытаются добрать ласку. Так как они ничего не знают об отношениях между людьми, они руководствуются инстинктом. У них нет модели. В семье же мама и папа все равно направят. Их пример, модель семьи, станет для детей путеводителем в отношениях, расскажет об уважении друг к другу и настоящих глубоких чувствах, не поверхностных.
В своем блоге вы писали еще и о возможном гостевом режиме, когда деток берут домой на выходные…
– У меня сложилось однозначное мнение о гостевом режиме, когда я общалась с одним из выпускников. Он написал, что благодарен людям, которые брали его на выходные. Он называет их мамой и папой, которые, несмотря на такой формат общения, защитили его перед воспитательницей детского дома, которая так сказала: «Ты и тут жрешь, и там жрешь, как тебе не стыдно». «Я понял, что у меня за спиной кто-то есть, я не один», – рассказал парень. На гостевом режиме ребенок все-таки сталкивается с семьей, у него есть представление о реальности. Но, опять же, это вопрос возраста: маленьких это может травмировать, а для старших это – шанс на нормальную адаптацию.
Как вас изменило приемное материнство?
– Я стала внутренне старше – это точно. За себя постоять я могла всегда, постоять за своих детей – тоже. Период адаптации отрезвил мой взгляд на жизнь. Я поняла, что она не может быть только идеальной, что нужно быть реальным человеком. Я стала более смиренной, более снисходительной к другим. Сегодня мне хочется, чтобы люди стали добрее друг к другу. У меня появились другие цели. Наши отношения в семье поменялись: мы с мужем стали более мягкими, мы меньше разговариваем, но лучше чувствуем друг друга. Когда что-то тяжелое приходит в вашу жизнь, и вы вместе проходите через трудности, это сближает. И тогда уже многое становится понятно без лишних слов.
Фото предоставлено приемной мамой Оксаной, автором блога в Instagram @herring_under_a_fur_coat