До 2024 года еще далеко. Однако уже сегодня политтехнологи и политологи пытаются предугадать: что ждет политическую систему России, когда закончится срок полномочий главы государства? Эта тема в числе других обсуждалась на конгрессе Российской ассоциации политических консультантов (РАПК). О транзите власти, а также лоббизме и региональной повестке «ФедералПресс» побеседовал с первым президентом РАПК и действующим президентом Европейской ассоциации политических консультантов Игорем Минтусовым.

Игорь Евгеньевич, самый актуальный вопрос последующих пяти лет – транзит власти. Подогревают интерес к этой теме события в Казахстане. Как вы думаете, возможен ли в России «казахстанский сценарий»? Какие еще стратегии, на ваш взгляд, можно рассматривать?

– Все стратегии известны. Если не рассматривать стратегии физической смерти, либо немощи первого лица страны, то в России возможен «казахстанский сценарий». Его очень часто сравнивают со сценарием Дэн Сяопина («китайским сценарием»), когда Дэн Сяопин все контролировал, занимая достаточно посредственные с точки зрения иерархии посты.

Второй сценарий – когда человек уходит в отставку, на пенсию. Это сценарий Бориса Николаевича Ельцина (первого президента России, – ред.).

На самом деле, если не брать экстремальных сценариев, будь то революция или переворот, или физическая смерть, то больше сценариев-то и нет. Уход на пенсию, транзит власти, когда человек не занимает пост высшего должностного лица, контролирует власть в стране.

В последнее время угас интерес к понятию «технократы». Его аккуратно используют по отношению к новым губернаторам. Но все же кто-то упорно продолжает применять это понятие. Не устарело ли оно? Применимо ли понятие «технократ» к новым губернаторам?

– Я думаю, что оно по-прежнему актуально. Для федеральной власти нужен эффективный менеджер. Технократ – это эффективный менеджер, у которого нет никаких политических амбиций. Это не политическая фигура, и в этом его и сильная, и слабая сторона. Сильная сторона – потому что он менеджер. Менеджер – это хорошо. А слабая сторона заключается в том, что быть губернатором области – это, на самом деле, политическая позиция. Человек должен взаимодействовать с избирателями, отражать их интересы. А если он пришел как технократ, ему надо решить задачи по повышению уровня жизни, средней зарплаты в регионе, то, когда к нему приходит бабушка-пенсионерка, инвалид третьей группы, и ей надо помочь, потому что что-то с домом произошло, то, естественно, технократ говорит: «Бабушка, не до тебя, подожди. Ты не увеличишь мой KPI здесь. Понимаю все, но тобой заниматься не буду, извини, – непрактично. Меня за другие показатели будут спрашивать». Это классический подход технократа. Ему надо решить задачу, которая измеряется в цифрах, по которой установлен определенный срок. В эту задачу не входит конкретная бабушка, переселение ее в новую квартиру, потому что старая оказалась залита водой по вине ЖКХ.

Значит ли это, что новый тренд на KPI – это по сути «технократизация» губернаторского корпуса и чиновников на местах?

– KPI – это всегда хорошо, это пришло из бизнеса. Это фактически перевод в численное измерение качественных показателей: повышение уровня жизни [населения]. А что это обозначает конкретно? Конкретно это означает, к примеру, увеличение количества койко-мест.

KPI – это хороший повод для контроля. В противном случае, надо повысить уровень жизни, губернатор говорит «есть!», берет под козырек. Через год происходит встреча, у него спрашивают: «Ну, как?». Он говорит: «Повысил уровень жизни». Его опять спрашивают: «А что ты имеешь в виду?». Он отвечает: «Ну, вот знаете, этой бабушке помог, этой. Вот список бабушек, которым помог». Я утрирую этот пример, но, естественно, федеральная власть в какой-то момент пришла логическим путем, что надо давать какие-то точные показатели, чтобы человек мог за эти показатели отчитываться. А если эти показатели размытые, неточные, то очень сложно.

Есть ли риски, связанные с KPI?

– Никаких рисков не вижу. Есть глупые KPI, например, чтобы каждый чиновник проводил в своем рабочем кабинете не менее 50 часов в неделю. На входе и выходе устанавливается перфокарта, которая его проверяет, чтобы он не ходил где-то. Глупый, в высшей степени смешной KPI.

Когда я был в Думе на обсуждении вопросов, связанных с KPI для глав муниципалитетов, некоторые представители законодательной власти в регионах были недовольны ключевым показателем эффективности по качеству дорог. Дескать, такой показатель сложно измерить и нельзя точно оценить.

– Почему нельзя оценить? Если есть KPI по качеству дорог, то оно как-то оно должно оцениваться. Есть какие-то количественные показатели. То, что их оценить сложно, – это не означает, что их нельзя оценить. Если их оценить сложно, то это не является поводом, чтобы их не оценивать вообще. Оцените приблизительно, введите экспертные оценки, придумайте процедуру оценок. Это нормальная работа при желании, если ты хочешь это оценивать. Если не хочешь, – кучу причин найдешь. Это детский сад.

Насколько я знаю, одна из сфер ваших интересов – имидж политиков. За последние время было несколько ярких случаев, когда представители власти в регионах дискредитировали себя пренебрежительными высказываниями. На ваш взгляд, почему чиновники себе такое позволяют?

– Чиновники иногда говорят какие-то необдуманные, нерациональные вещи. Они просто не помнят рекомендацию очень известного датского политика (это женщина), которая как-то сказала: «Никогда не произносите вслух того, о чем вы не хотели бы прочесть на первой странице передовицы самой популярной в вашей стране газеты». Очень простая история.

Когда чиновник о чем-то говорит публично, обычно он хочет, чтобы это было напечатано в газете. Если он произносит текст, который отрицательно влияет на его имя, то, значит, он просто глуп. Он не понимает, что он сказал или сказал слишком эмоционально, – вырвалось. Количество вариантов не так много: глупость и эмоциональность.

Накладывает ли это отпечаток на имидж власти в целом?

– Если представитель власти говорит какую-то глупость, то, конечно.

Некоторые политтехнологи предлагают проводить специальные курсы для чиновников по этике общения. На ваш взгляд, следует ли воспользоваться таким предложением?

– Вне сомнения – следует. Я бы не стал называть это курсом «этики общения». А почему не «эстетика общения»? Чем курсы по этике общения отличаются от курсов по просто общению?

Если не придираться к словам, то чиновникам, которые взаимодействуют с населением, конечно же, надо обучаться этим техникам и технологиям. Надо проводить тренинги, объяснять им это. После первого тренинга значительно меняется поведение чиновника. Он просто понимает, что когда он так себя ведет, он выглядит глупо.

Еще одна тема, которая, насколько я знаю, вас интересует, – это лоббизм и GR. Между этими понятиями проходит тонкая грань. Чем они отличаются?

– Отличие очень простое. GR (Government Relations) – это отношения с органами власти. Как известно, GR является частью PR (Public Relations). PR – это связи со всей общественностью, а GR – это связи с частью общественности, которая в данном случае является властью. Если вы говорите, что занимаетесь GR, это означает, что вы занимаетесь отношениями с органами государственной власти.

Лоббизм – это процесс получения решения от органов власти. Как я обычно говорю своим студентам (я читаю курс по GR и лоббизму в Санкт-Петербургском государственном университете), лоббизм – это подпись. Если вы приходите к мэру, встречаетесь с мэром и ваша цель – не получить подпись, а просто пообщаться, то вы занимаетесь GR. А если вы пришли к нему, чтобы получить где-то подпись, – это лоббизм.

Лоббизм – это плохо или хорошо? Или в каких-то случаях хорошо, а в каких-то плохо?

– Получение решения не бывает априорно либо хорошим, либо плохим. Все зависит от решения, которое вы лоббируете. Если вы приходите, чтобы получить привилегию для своего бизнеса и представитель органов власти [дает согласие], и тем более делает это за взятку, то тогда речь идет о преступлении, которое попадает под действие уголовного кодекса. Если вы получаете подпись под документом, который приносит пользу не только вашему бизнесу, но соблюдается и интерес города – мэр должен поставить подпись, если нет – он не должен ставить свою подпись. Предположим, вы как депутат лоббируете не первый год вопрос, чтобы заасфальтировали самую дальнюю улицу в вашем городе, либо поставили фонари (она темная). Вы лоббируете это решение, все время поднимаете вопрос, а мэр говорит: «Нет денег, объективно нет денег». Вы продолжаете лоббировать, и решение принято. Это какой лоббизм? Конечно, хороший.

В США крупные компании лоббируют свои интересы через Конгресс. Возможно ли в России провести необходимую инициативу через Государственную думу или Совет Федерации? Если нет, то куда сегодня идут российские лоббисты?

– Лоббисты идут туда, что называется на профессиональном языке «объектомGR», либо «объектом лоббирования». Если лоббистам надо принять закон, то они идут в Государственную думу. Если закон принимается на уровне области, то они идут в областное законодательное собрание. Если закон или постановление, которое должна принять городская дума, то лоббисты идут в городскую думу. Есть очень много решений, которые принимает исполнительная власть – тогда это называется лоббизмом в исполнительной власти.

Практика сейчас складывается таким образом, что в 70-80% случаев лоббисты идут в органы исполнительной власти. Но здесь очень важно, какие решения [требуется принять], зачастую все надо рассматривать в комплексе. Но поскольку исполнительная власть принимает много постановлений и решений, которые не обязательно визировать в органах законодательной власти, она и есть главный объект лоббизма.

Фото: ФедералПресс / Виктор Вытольский