100-летие Октябрьской революции вызвало дискуссию не только в среде историков, но и в обществе, которое стремится разобраться, почему в октябре 1917 года произошел грандиозный социальный катаклизм, который одни сегодня считают самой большой бедой России в ХХ столетии, а другие превозносят, именуя Великой Октябрьской социалистической революцией. Свой взгляд на эти события «ФедералПресс» изложил новосибирский историк Владимир Миндолин, который в конце 80-х был заметной фигурой не только в административной иерархии, но и в общественной мысли и даже рассматривался многими в качестве возможного преемника Михаила Горбачева на посту генерального секретаря КПСС:
«События октября 1917 года мало осмыслены современниками. 70-летняя советская апология Октября сменилась антисоветским проклятием 1990-х, а в наши дни – мещанской клюквой – «демонами», «парвусами», красными «амурами».
Не понимая 1917-го, Россия не понимает самое себя и в 2017-ом. Без самопознания она выглядит жалкой громадиной в безвоздушном пространстве мертвой истории. Хватит морочить самих себя, революция нуждается в объективном анализе.
Кризис 1917-го возник независимо от воли и сознания современников, и парадоксальным подтверждением объективности произошедшего является то, что история поставила в преддверии тех событий Николая II – воплощение упрямого безволия.
Революцию с точностью до года предсказывали поэты, великие интуитивисты – Блок, Хлебников, Маяковский. Их интуиции – поистине исторические. Блок среди них – первый, он увидел не только 1917-й, но и 1937-ой.
Революция 1917 года – настоящий социально-исторический взрыв. Взорвались те противоречия, которые накапливались в русской жизни столетиями: наслаивали эти противоречия долготерпение народа и эгоизм элит, детонировала взрыв мировая империалистическая война – «ужас без конца».
Всякая революция – и русский 1917-й не исключение, а подтверждение – тектонический сдвиг нижних пластов бытия. Англия, Франция, Америка, Россия – один ряд. То, что наверху – казни королей, сметенные города, массовый террор – следствия, «зыбь в океане».
Революционеры, мнившие себя вершителями истории, быстро превращаются в функции событий. Это касается и вождей – Ленина и Троцкого. По образованию, по интеллекту такие люди, как эти двое, на голову выше сегодняшних своих толкователей. Из этого следует, что к современным интерпретациям их деятельности можно относиться лишь снисходительно.
Важно то, что в «точке бифуркации» эти люди играют роль «мыслящего случая» –они активизируют один из возможных векторов в «веере возможностей». Делают решающий шаг – остальное потом зависит не от них, идет русловое движение.
В общем, революция 1917-го в России повторяет схему классических революций, особенно Французской – два центра власти, радикализация (от первоначальной коалиции умеренных партий к диктатуре самой крайней, самой революционной партии) и т.д.
Но есть в русской революции и особенное. 1917-й – самый тяжелый для России год войны, тут и прорвалось. Саму войну следует рассматривать как новую тридцатилетнюю (1914-1945) за новое мировое господство, – оказалось, господство США. Октябрьским актом Россия попыталась вырваться из «клубка империалистических противоречий».
Еще особенное: невиданная жертвенность русской революции – и красных, и белых, и еще больше – неполитических жертв Гражданской войны. Это идет от заскорузлости болезни, от культурного варварства, от сплетения с всемирной военной агонией, но больше всего – от запредельности русского выбора.
Все революции в истории откатывались назад, и тем сильнее, чем сильнее был взрыв. Реакция после русской революции – невероятная, она сопровождалась полным уничтожением партии революционеров и перевертыванием задуманного результата – закабаление вместо освобождения, новое издание самодержавия и крепостного права – вместо «отмирания государства» и «союза науки и рабочих».
Нельзя не сказать о дне сегодняшнем – драматизме положения страны, попавшей в историческое ущелье, вход в которое завален когда-то горячими, а теперь стылыми камнями 1917-го года, а выход – мусорной свалкой 1991-го, теперь спрессованной и в этом спрессованном виде разогревающейся.
Похоже на «конец истории». Утешение разве что в том, что история бесконечна.