Конституционный суд разрешил конфисковывать имущество дальних родственников и знакомых коррупционеров. Теперь вопрос законности приобретенного имущества может рассматриваться не только из-за денежных переводов, но и из-за просто факта устойчивой связи между владельцем имущества и коррумпированным чиновником. Насколько правильно это решение, в чем главные риски, спасет ли это Россию от коррупции? Экспертным мнением на эту тему с «ФедералПресс» поделился социолог и правовед Кирилл Титаев:
«Определения, о которых идет речь (это не одно определение, а три, по жалобам разных лиц, вовлеченных в это дело), были приняты еще 30 сентября 2019 года. Они продолжают сложившиеся правовые позиции Конституционного суда. В определениях суд просто отсылается к своим предыдущим решениям. Их суть в том, что если имущество, полученное (как полагают органы следствия или Генпрокуратура) коррупционным путем, юридически принадлежит не самому публичному должностному лицу, а некоторым третьим лицам, то оно может быть также обращено в доход государства. Это оставляет право за третьими лицами доказывать, что на самом деле имущество приобретено ими за счет некоторых других доходов, не связанных с коррупционной деятельностью их родственника или знакомого.
В общем и целом идея о том, что необходим контроль над расходами публичных должностных лиц, и если эти расходы превышают доходы, то имущество должно быть изъято, – это мировая практика. 20-я статья Конвенции о противодействии коррупции говорит нам ровно об этом. Обычно это правило распространяется также на супругов и несовершеннолетних детей должностного лица. В основном это происходит потому, что различить имущество супругов в большинстве стран достаточно сложно. Идея совместного имущества супругов, присутствующая в России, существует во всем мире.
Что касается распространения на других родственников и тем более на знакомых, здесь все гораздо сложнее. Некоторого устойчивого тренда в мировой практике мы не знаем, но базовая правовая логика подсказывает, что в данном случае должно быть доказывание того факта, что существовали некоторые финансовые транзакции между человеком, подозреваемым в коррупции, и владельцем отчуждаемого имущества. Конституционный суд говорит нам о том, что доказывать факт транзакции не нужно, достаточно говорить о некоторой устойчивой связи. В этом случае суд решает, можно ли верить предположению о том, что человек не мог сам, на свои средства, приобрести имущество и оно было приобретено за счет средств коррупционеров. Когда мы говорим о ситуации с полковником Захарченко, его родителях и близких знакомых и о суммах в миллиарды рублей, нам такое решение по-человечески кажется справедливым. Но оно одновременно кажется очень опасным. Потому что в целом такая правоприменительная практика позволяет завтра обращать в доход государства собственность шапочных знакомых, и надеяться можно только на то, что суд не согласится с доводами прокуратуры или следствия. А мы знаем, что в России это происходит крайне редко.
Это создает ситуацию, в которой можно сказать человеку: «Вы приобрели квартиру, машину и так далее на деньги, которые вам передал этот человек», – и их изъять. И тогда уже бремя доказывания законности этих приобретений переходит на гражданина. А важно понимать: российские реалии таковы, что далеко не всякая даже вполне законная транзакция оставляет доказуемый след. Это может быть и наследство, когда наследодатель просто хранил деньги в наличной форме (это вполне распространено в России). Это могут быть семейные или дружеские подарки, которые тоже бывают достаточно существенными по сумме и не оставляют некоторого доказуемого следа. Потому это решение, которое выглядит справедливым, и является опасным.
Также важно понимать, что существуют политики, нацеленные на борьбу с большой коррупцией (то, с чем мы имеем дело в кейсе полковника Захарченко). В этом случае такие меры кажутся эффективными, но на самом деле мы понимаем, что речь обычно идет о больших коррупционных сетях. Очень часто отсутствие наказания коррупционеров связано не с тем, что правоохранительные органы о чем-то не знают, а с тем, что существует некоторое политическое решение о том, что для данного человека в данный момент данный способ обогащения не является незаконным. При большой коррупции у таких способов есть потенциал, но он невелик, потому что коррупционер твердо убежден в том, что защищенность его скрываемых и незаконных доходов связана не с правовыми гарантиями, а с неформальными договоренностями. Это развязывает руки недобросовестным правоприменителям. И я не вижу существенных препятствий для коррупционных практик, чтобы лиц не привлекали к доказательству полученных средств».
Фото: ФедералПресс / Евгений Поторочин