Отец Андрей Кураев давно известен за пределами официального православного сообщества. В последние годы его позиция часто расходится с позицией патриархии. О нашумевшем высказывании отца Дмитрия Смирнова, об учебнике по основам православной культуры (ОПК) в школе и самых острых проблемах внутри церкви – в эксклюзивном интервью отца Андрея «ФедералПресс».
«Вложил иконку в ладонь, и его затрясло»
Отец Андрей, как вам такая погода, когда мы видим на улице не февраль, а апрель?
— Погода предсказана Николаем Васильевичем Гоголем: для 85 «мартобря» погода типична. К сожалению, этот февраль я проболел. Зима для меня – это время домашнего ареста, поскольку я разлучен со своим скутером. Но эта зима была вполне «скутеровой», оттого я так жалею, что все равно провел ее не на колесах.
Напомню вам об одном случае. В одном из городов к вам подошел некто и захотел расправиться. Вы это почувствовали заранее. При этом некто сказал, что является сатанистом. Как вам удалось опознать недобрые намерения этого человека? Как может обычный человек почувствовать, что к нему приходят с недобрыми намерениями?
— Это было возле метро «Калужская» в Москве. Хотя мне кажется, что это я к нему подошел вначале – слишком грустные глаза были у парня. Он решил меня ошарашить и сказал, что он сатанист, но я не шарахнулся. Он спросил, знаю ли я, что он может меня убить. Я сказал, что знаю. А он все время за пазухой руку держал. Не помню уже, что там у него было – нож или пистолет. Я ему сказал, что не может он меня убить. Он спросил: «Почему?». Я пояснил, что его хозяин за это не похвалит. «Как так не похвалит?» – удивился он. «Ну, подумай сам. Если ты меня убьешь, то я стану мучеником за Христа, моя душа в рай попадет, обрадуется ли твой хозяин, что еще одна душа избежала его обители?» – «Нет!». После этого он руку вынул, и спокойно продолжили беседу.
И о чем была беседа? Он смог приобщиться к православной вере?
— Этого я не знаю. На прощанье я полез в карман своего пальто, а там у меня была иконка из Иерусалима. Эту иконку я вложил ему в ладонь, и его затрясло. На этом мы расстались. Что было дальше, я не знаю.
Я недавно смотрел лекции мистика Евгения Головина о том, как он ездил в глушь и встречался там с нечистой силой. Честно говоря, я еще неделю не мог прийти в себя после этих рассказов. Можем ли мы соприкасаться с потусторонним миром? Как от этого отгородиться?
— Я много раз у православной аудитории спрашивал: как вы думаете, когда было больше случаев беснования, в советские времена или сейчас? Все дружно говорят, что сейчас. Подумайте сами: советские времена – храмов нет, попов нет, о религии не говорят. Казалось бы, для злобной силы самое раздолье, а бесноватых нет. Сегодня этого больше. Тут есть над чем подумать.
Одна из причин была в том, что советские граждане, будучи честными атеистами, жили по принципу «ни богу – свечку, ни дьяволу – кочерга». А постсоветские граждане стали ставить эксперименты на самих себе. Как же это так – поехать в Китай и не поклониться местному идолу? Быть в Индии и не поцеловать какую-нибудь статую? У нас есть целые телеканалы для того, чтобы вовлечь людей во всякие оккультные действия, магазины книжные завалены соответствующими книжками с практиками.
Есть очень показательный симптом. Самая массовая по тиражу книжка 1985 года называлась «Трон Люцифера». Ее автор Еремей Иудович Парнов. Эта книжка была издана «Политиздатом», главным партийным издательством, тираж был триста тысяч экземпляров. Почему она была нарасхват? Потому что в этой книжке были прямые магические инструкции. И вот те люди, которые эти эксперименты стали ставить на себе, оказались открыты для ответного воздействия темной стороны силы.
С другой стороны, тут, конечно, и самовнушение работает. В конце концов, если поездить по сеансам экзорцизма по глубинке, чего я не советую делать, возникает вопрос о том, что церковь что-то не вполне правильно говорит. Церковь учит, что сатана – это дух гордыни, но каким же смиренным надо быть, чтобы вселиться в тушку шестидесятилетней бабки? Если бы он вселился в Путина, то я бы его понял. Но почему в эту бедную бабушку? Почему именно она должна лаять от имени сатаны?
Минус в карме патриарха
Считаете ли вы себя миссионером?
— Миссионер – это тот, кто обращается к тем, кому он не интересен по определению. В этом его отличие от священника, потому что священник изначально стоит в позе пастыря, учителя и почти живого памятника в окружении единоверных ему прихожан. У миссионера этих бонусов нет. Поэтому первое, что должен сделать миссионер, если он входит, допустим, в университетскую аудиторию, – убедить сидящих там студентов в том, что у него есть право украсть полтора часа их жизни. Это право у него есть не потому, что на нем такая спецодежда, или потому, что декан ввел его в аудиторию, а потому, что ему есть что сказать на темы, которые им интересны. Не миссионеру, а им, студентам.
Вот если в течение первых 15 минут я смог им доказать, что я могу предложить им интересное общение и гимнастику для мозгов, тогда все остальное состоится и будет хорошо. Кстати, иногда в эти первые 15 минут приходилось кого-нибудь выгонять из аудитории.
Если у человека есть желание обращаться к людям не из его церковной субкультуры, то он не сможет обойтись готовыми церковно-речевыми штампами и традициями. Миссия – это пространство постоянного поиска и соответственно регулярных неудач. У любого, даже самого лучшего футболиста бывают неудачные матчи. Даже у Пеле были матчи, в которых он ничего не забивал. Точно так же у самого талантливого миссионера могут быть неудачные дни, неудачные лекции, неудачное общение.
Отсюда возникает серьезный вопрос о готовности самой церковной среды терпеть эти ошибки миссионера. Причем представления самого миссионера и его церковных цензоров о том, что считать неудачей, могут радикально расходиться. Что именно церковная среда будет считать ошибкой вышедшего из нее миссионера, может быть совершенно непредсказуемо. Однажды на меня прихожанки настучали за то, что я по Севастополю ходил в сандалиях на босу ногу… Но это мелочи. А главное в том, что миссионер некое свое действие сам может считать удачей, тогда как сплетники за его спиной будут говорить, что это преступление. Вот, например, участницы группы Pussy Riot согласились попить чай со мной. Это успех или позор?
Положение миссионера внутри самой Церкви очень проблемно. Но во времена патриарха Кирилла на это еще наложилась гиря административного понуждения к миссионерству. Теперь в «чужие миры» люди идут не по своему желанию, а потому, что им приказали.
Почему тогда именно во времена патриарха Кирилла миссионерский факультет Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета прекратил свое существование?
— Я думаю, здесь много причин – как внешних, так и внутриинститутских. Патриарх не смог оказать помощь, не пожелал, хотя это минус в его карму. Однако конфликт, я думаю, был прежде всего внутри университета. Миссионерский факультет с точки зрения администрации университета был «Колымой» – местом ссылок для студентов и преподавателей. Тех, кто, по мнению администрации, не мог быть на богословско-пасторском факультете, отправляли на миссионерский факультет. А в какое-то время, очевидно, посчитали, что даже тратить деньги на эту смесь ГУЛАГа и профилактория не стоит. Но это их мнение о самих себе.
Мнение патриархии?
— Нет, мнение руководства Свято-Тихоновского университета.
Слово, которое нельзя говорить
Давайте тогда перейдем к другой теме – к высказываниям отца Дмитрия Смирнова. Как православная церковь относится к ситуации с гражданскими браками? Является ли это проблемой, по которой РПЦ должна давать свои комментарии?
— Отец Дмитрий высказал традиционную церковную позицию по этому вопросу и с вполне традиционными оценками, отнюдь не только ему присущими. Демонстрация взаимных оскорбленностей неумна. Главное, чтобы в жарких недискуссиях по этому поводу не упустить повод для серьезного разговора о реальной проблеме. А ядро проблемы в том, что и в самом деле традиционный христианский идеал моногамной многодетной семьи размывается и теряет свою привлекательность.
Как тут быть? Вот мой малыш взрослеет и становится уже не только моим. Как мне на это реагировать? Скандалить ли с ним, чтобы абсолютная родительская власть, которая у меня была над младенцем, сохранялась и 20 лет спустя? Или же как-то отходить в сторону и надеяться на то, что жизнь научит, а внуки примирят?
Точно так же в отношениях церкви и тех, кого она называет своими чадами. Исходные данные тут те же: есть «отлитая в граните» патерналистская позиция церкви: я ваша мать, мое слово должно беспрекословно исполняться и прочее. Но это уже становится малоубедительным для большинства людей. Соответственно когда начинается секуляризация культурной и частной жизни людей, можно вести арьергардные бои, сражаться за все и вся. А можно просто задуматься: ради чего мы здесь? Ради чего апостолы шли по Римской империи? Неужели они шли ради того, чтобы сказать: у вас тут все проститутки? Наверное, они шли не для этого.
Помню, в Италии я разговорился с одним старым священником, и он с ностальгией вспоминал времена своей молодости, когда в Великий пост все театры и кинотеатры были закрыты, в ресторанах не подавалась скоромная еда… Он в 1990-е годы XX века мечтал о том, чтобы вернулись 40-е с их бытовым клерикализмом. История западной церкви показала, что все эти арьергардные бои она проиграла. Бои шли за то, чтобы в школе не было теории Дарвина, за контроль репертуара кинотеатров, за меню в школах… Все позиции оставлены. Весьма вероятно, что и битву за идеал христианской моногамной церкви мы проиграем.
Тут дело не в чьей-то пропаганде, либералах и так далее. Есть объективные перемены, одна из которых – продолжительность жизни людей. Возникает вопрос: могу ли я в двадцать лет дать обещание на всю свою жизнь? Если мне предстоит жить еще только двадцать лет, как в Средние века, тогда, в общем, да. А если у меня впереди еще семьдесят лет? Способны ли люди вообще так долго жить вместе? Исключения есть, и им, безусловно, честь и хвала. Но для всех ли посильна такая дистанция – непонятно.
Кроме того, образовывается большой период «дожития» после того, как дети оперились и улетели в самостоятельную жизнь. И тем самым один из главных доводов для совместной жизни исчезает.
Вторая проблема – это самостоятельность и равноправие женщины. Женщина уже не нуждается настолько необратимо и фатально в мужской защите и покровительстве. Много здесь есть новых факторов, которые не зависят от церкви или врагов церкви. Это объективные вещи, которые стоит учесть.
И наконец, важная вещь: а точно ли это важно для самой церкви? Этот интерес монашеской церкви к недоступной ей чужой сексуальной семейной жизни немного странен и гипертрофирован.
Отец Дмитрий Смирнов, с одной стороны, является деятельным пастырем. С другой – в каких-то своих высказываниях по радикализму он приближается к покойному отцу Всеволоду Чаплину. Как в нем уживается одно с другим?
— Лет двадцать назад отец Дмитрий увещевал меня после моей лекции о сравнении разных религиозных путей. Я сказал, что сравнивать надо по самому высокому богословию, а высшая богословская формула – это «Бог есть любовь». Конечно, все самые развитые монотеистические религии с этой формулой согласятся.
Но в чем эта любовь проявляется? Мусульмане и иудеи скажут, что Божья любовь не может зайти так далеко, чтобы Бог стал человеком и принял смерть… Если мы сейчас поймаем какого-нибудь тринадцатилетнего подростка и скажем ему, что видим его будущее: «Через 10 лет ты засунешь свою руку в кучу чужого говна!» – подросток ответит, что никогда в жизни этого не сделает. Но пройдут годы, он влюбится, женится, родится у него ребенок, и этого малыша надо будет подмыть. И вот тогда этот бывший бунтарь засунет свою руку и подмоет и потом еще и попу поцелует. Так что никогда не говори «никогда» и ничего не запрещай Богу.
После этой лекции отец Дмитрий Смирнов спросил меня: «Отец Андрей, ну как можно слово «говно» говорить? Я сам люблю это слово, но не в лекции же».
Когда-то я говорил, что для меня будущее нашей церкви определяется тем, как скоро имя диакона Андрея Кураева станет для семинаристов синонимом слов «мракобесие» и «отсталость». Как ни странно, пример протоиереев Всеволода Чаплина, Андрея Ткачева, Дмитрия Смирнова показывает, что эти времена довольно быстро наступают. По крайней мере, в плане языковой распущенности.
Я всю жизнь был человеком публичным, и у меня не было телохранителей. Я один, у меня нет прихода, нет прихожанок, нет обожалок. Каждый день я входил в новую аудиторию, с которой нужно заново выстраивать отношения. Смирнов же является приходским священником. У него совершенно другая психологическая атмосфера: вокруг него круг людей, которые готовы с восторгом внимать любому слову из его уст. Все его бытовые или другие проблемы они берут на себя, он десятилетиями живет, как барин среди крепостных. Кроме того, он уже очень давно элитный священник, начальство не замечает его огрехов и не ругает.
Вторая вещь, которая ему повредила, – он долгие годы был главным военным священником, главой военного отдела патриархии. Языковые нормы общения в армейской среде немножко не те, что в монастыре. Мне кажется, что эти годы принесли отцу Дмитрию огромное разочарование и сделали его циником. Это выливается в то, что мы последние годы видим.
Не было бы проблем, если бы это был просто приходской священник Дмитрий Смирнов. Но зачем его держать на посту главного специалиста по вопросам семьи и брака в патриархии – вот тут вопрос.
«Знают и видят их шалости»
Может ли Дмитрий Смирнов с таким же рвением обличать те пороки, которые встречаются в современной церковной жизни? В первую очередь имеются в виду проблемы с некоторыми гомосексуальными священниками.
— Нет, об этом он, конечно, и слова не скажет. Он знает свое место в строю. Огульно назвав всех «гражданских» жен проститутками, он к их числу отнес и первую пару нашего государства – Кабаеву и Кабаева. Но он же никогда этого не скажет. Хотя, по критериям отца Дмитрия, это то самое и есть.
Кстати, о разводе Владимира Владимировича со своей супругой Людмилой я узнал очень интересным путем. Не из новостей. Просто мне позвонил министр пропаганды нашей церкви Владимир Романович Легойда с мольбой ничего об этом не писать и не комментировать. Тогда я еще был в патриархийной обойме, но единственный раз, когда меня просили о чем-то писать или не писать, был вот этот. Эта была мгновенная реакция патриарха – чтобы из церкви не звучало никаких комментариев на тему развода первого лица государства. Всех остальных мы за это будем виноватить, но не президента.
Ничего нового. В Византийской империи тоже такое бывало. В определенном смысле это даже дает надежду на либерализацию, поскольку всякие послабления в церковной дисциплине начинались именно таким путем: что-то позволял себе царь, церкви было неудобно его за это обличить, а потом это исключение все разрасталось и разрасталось, и привилегия для одного постепенно становилась нормой для остальных.
Вы все-таки немного ушли от ответа на вопрос. Я хотел бы уточнить насчет однополых отношений в православной церкви. Есть ли сейчас такое? Будет ли с этим бороться православная церковь? Будет ли она перенимать опыт у католической церкви?
— Я слышал, что в греческой православной церкви есть такая практика. Если появляется информация о том, что какая-то газета имеет какой-то компромат на одного из епископов, то в патриархию приглашают этого епископа и об этой информации ему рассказывают. Они заверяют, что сделают все возможное, чтобы остановить публикацию этой статьи. Но при этом все равно остается высокой вероятность того, что статья выйдет в свет. И если это произойдет и в ней будут высказаны обвинения в адрес иерарха, то церковь не сможет в ответ промолчать, нужно будет ответить, защитить честь церкви и подать в суд на это издание. Если будет суд, то епископ должен быть уверен, что журналисты не найдут аргументов и свидетелей против него. Тогда можно будет дождаться выхода статьи и последующего выигрыша в суде. Если же этот епископ не уверен насчет исхода судебного процесса, то может сейчас написать прошение об уходе на покой. В этом случае у него будет высокая епископская пенсия, почет и уважение, а церковь сможет сказать, что тема закрыта. «Он у нас уже не работает», – как у нас говорят. Если же суд будет проигран, то состоится и церковный суд над проштрафившимся епископом – с лишением сана и пенсии. Говорят, что это очень помогает.
У нас ничего похожего нет, к сожалению. Этот опыт близкой нам православной церкви не используется.
Что касается католической церкви, то они сколько могли заметали эту грязь под коврик. Кончилось все плохо, очень плохо. Особенно в Ирландии, которая была оплотом католической церкви. Все рухнуло просто мгновенно, когда прошла волна этих публикаций. Заговорили люди, заговорили могилы – были найдены сотни детских захоронений в женских монастырях и церковных приютах. Часть из них относилась ко времени, когда в Ирландии был голод, но другую часть просто так оправдать не удается. За несколько лет престиж католической церкви в Ирландии рухнул настолько, что они на референдумах признали и право на разводы, и аборты, и гомосексуальные браки. То есть все, против чего церковь выступала. Стало понятно, что ее авторитет стал равен нулю.
Патриарх Кирилл – человек, который с юности своей знаком с жизнью папского двора. Он прекрасно знает его структуры и анекдоты, не одну сигару он выкурил вместе с кардиналами и не одну чашку коньяка с ними выпил. Поэтому тем более удивительно, что он, зная, чем кончилась такая стратегия католической церкви, ничему у них не учится, а полагает, что сможет придушить всю эту информацию. Это удивительная недальновидность патриарха.
То есть все будет продолжаться? По мнению многих, к некоторым митрополитам есть вопросы по поводу их ориентации…
— Ну, увы… Хотя апостол Павел требует, что у епископа должна быть добрая характеристика даже от внешних, нецерковных людей, то есть городского фрика нельзя делать епископом. У нас же таких фриков в епископском сане, увы, немало. И попытки спрятать эти наши «сокровища» где-нибудь поглубже в монастырях никто не предпринимает. Как и не видно желания серьезной проверки тех слухов, сигналов, что иногда просачиваются из некоторых епархий.
Один из лидеров телеграм-каналов – Незыгарь. Он на днях заявил, что был дружен с отцом Всеволодом Чаплиным. И у него действительно одно время были хорошие инсайды из церкви, которые со смертью Чаплина прекратились. И вот на днях он перепостил свою старую запись о том, что «одной из основных причин отстранения на Синоде о. Кирилла Сладкова от должности председателя синодального отдела по делам молодежи стали скандалы с его сексуальными связями; правда, все эти связи были с девушками, что, возможно, и вызвало излишний гнев членов Синода».
Вне зависимости от виновности или невиновности отца Кирилла есть вопрос: откуда у этого Незыгаря информация о постельных вкусах членов Синода? Если от меня, то нет. Во-первых, я с ним не знаком, а во-вторых, у него про меня только негативные упоминания были.
Может быть, осведомленность Незыгаря от Чаплина? Тогда это очень серьезно, поскольку отец Всеволод был гораздо ближе меня к этим кругам, он очень хорошо знал подноготную церковной элиты. Выходит, более меня информированный о жизни синодалов Чаплин считал их... Скажем мягко: людьми, толерантными к гомосексуализму.
Если же помянутая публикация Незыгаря вдохновлена не повестями Чаплина, значит, таково мнение о нашем епископате в аппаратных (и тоже хорошо информированных) коридорах власти. Тогда это еще страшнее для патриархии, потому что является напоминанием о том, что в спецслужбах все про них знают и видят их шалости.
Поэтому я совсем не уверен, что курс укрывательства, избранный патриархом, сможет оправдать себя в будущем.
«Милитаризация сознания убивает будущее страны»
Кто из официальных и неофициальных церковных спикеров РПЦ вызывает у вас наибольшую симпатию за последние 20–30 лет?
— Понимаете, я большой мальчик, и то время, когда мне нужны были ориентиры, кумиры, учителя, уже в прошлом. У меня был круг таких людей-маяков, на который я ориентировался в начале 1990-х годов, когда мне самому еще и тридцати лет не было.
Можете назвать кого-нибудь из этих людей?
— Это Дмитрий Смирнов, отец Александр Шаргунов и другие люди, которые создавали Свято-Тихоновский университет. Эти люди импонировали тем, что у них есть светский, университетский в том числе, бэкграунд. И еще: тогда мы были протестующим меньшинством. Отец Тихон (Шевкунов) тогда издавал журнал «Русский дом» с подзаголовком «Журнал для тех, кто все еще любит Россию».
Но потихонечку эти маячки для меня потухли. Они все громче проповедовали культ силы и полицейщину… Шаргунов даже издал книжечку, где прямым текстом призывал к моему расстрелу...
Сейчас ситуация изменилась, ура-патриотическое православие стало мейнстримом, причем, к сожалению, полицейским мейнстримом, поддерживаемым полицией, цензурой, «двушечками» и так далее.
Поэтому я для себя считаю уже невозможным повторение многих своих текстов, которые писал в 1990-е. Впрочем, и тогда я много раз говорил, что не отказываю себе в удовольствии поругаться с сектантами лишь при одном условии: что государство не будет стоять за спиной и надевать наручники в зависимости от того, кто победил в этом споре. Государству не должно быть никакого дела до того, кто правильно понимает Библию: я, баптисты, иеговисты, рериховцы или еще кто-то. И вот тогда я лично как частное лицо с удовольствием с вами пособачусь.
То есть должно быть свободное пространство для дискуссии?
— Совершенно верно. А поскольку оно сегодня резко скукожилось, и я вижу, что откуда-то рериховцев выгоняют, где-то баптистам закрывают молитвенные дома, иеговистов арестовывают, то мое желание добивать их еще и своим словом как-то пропадает.
Должна быть конкуренция?
— Я не насчет конкуренции, я насчет того, что невольник – не богомольник.
Дискуссионное пространство скукожилось, вы сказали. А что должно произойти, чтобы оно появилось вновь? Дело в политическом режиме?
— Очень много значит, конечно, пресловутая Русско-крымская весна. Ее естественным следствием стал перевод страны на рельсы военно-милитаристской пропаганды. Эта милитаризация сознания убивает будущее страны.
Печально, все, что говорит церковь, – это про прошлое. У церкви нет модели будущего для страны. То, что предлагается в качестве модели будущего церковными риторами, – это на самом деле репринты.
Из свежего. Патриарх Кирилл сказал, что в школе надо ввести курс архитектуры. Это так важно, потому что, посмотрев на храм, можно понять, как жили люди той эпохи. А почему не на фабрику надо смотреть, чтобы понять, как жили люди той эпохи? Не на рабочую казарму?
«В патриархии аллергия на меня»
Правильно ли в школах учить не основы православной культуры, а основы просто культуры? Сделать более расширенный курс МХК.
— Если вынести за скобку самый важный в этой теме вопрос о том, кто преподает и как и просто поразмышлять о теории, то я полагаю, что наличие курса ОПК – это нормально. Потому что мировая художественная культура и православная культура – это мало пересекающиеся области. Только у очень необразованных людей культура и искусство – это синонимы, а это не так. Культура – это все человеческое. Это то, что человек делает в качестве человека, а не животного. Все то, что в деятельности человека нельзя объяснить биохимическими процессами, – все это культура. Поэтому у слова «культура» нет нимба, нет знака «плюс». Есть культура тюремной татуировки, есть культура эсэсовцев, есть культура криминальной песни и прочее. А среди плодов культуры обретается и урановая свалка.
Культура – это мир человека, и задача культуролога – понять логику человеческого поступка, понять, почему он делает так или иначе. Картины здесь не более чем иллюстрация, которая может помочь понять человека. Культурология – это не про гениев, а про культурные сценарии, то есть про типовые модели поведения обычных людей. Так что ОПК – это не про иконы, а про людей. И у нас была возможность вести этот разговор на достойном уровне.
Благодаря чему?
— Потому что культурологический разговор о религии – родом из Советского Союза. У нас были Лосев, Аверинцев, Панченко, Лотман, Гуревич и иные. По советским условиям они могли говорить о мире религии лишь «отвлеченно».
Готовы ли школьники воспринимать тексты Лотмана?
— А это вопрос уже к нашим университетам. Готовы ли они подхватить эту эстафету и передать это умение студентам вначале лучших университетов, потом студентам педагогических университетов, а потом уже в школу? Это задача, которая не должна решаться за один год.
Поэтому, когда патриарх меня назначил главой редколлегии по написанию учебника, я думал, что у меня есть лет десять на это дело. Сначала – собрать опыт, который есть, потом договориться с университетами, как реанимировать школу Аверинцева, как готовить методички для педагогов по вот этим заветам, потом выбрать какие-то экспериментальные площадки, на них что-то отрабатывать, а потом уже делать массовый продукт. Но оказалось, что это надо сделать немедленно, поэтому мне самому пришлось писать учебник за два месяца.
По своему опыту могу сказать, что написать учебник за два месяца – это практически невозможно.
— Да, причем, заметьте, это все делал человек, который ни дня в школе не преподавал, тем более в четвертом классе (сейчас именно в четвертых классах ведется преподавание основ православной культуры. – Прим. ред.). Я иногда заходил в старшую школу, но в четвертый класс не ходил. Когда однажды я в одной педагогической аудитории это сказал, мне ответили, что, наоборот, это хорошо, что меня там не было. Потому что обычно у людей, которые эпизодически общаются с этим возрастом, возникают ложные представления о них. Их начинают считать маленькими, сюсюкаться с ними, и это убивает общение. А так учебник получился хорошим, серьезным, сказали педагоги.
То, что вы написали хороший учебник за два месяца, – это огромный успех, мне кажется.
— Я буквально недавно получил подтверждение, весьма льстящее моему тщеславию, хотя его уже и нет… Директор одного издательства был готов переиздать мой учебник, но с условием, что на обложке не будет моей фамилии.
Это из-за…
— Это из-за того, что в патриархии аллергия на меня. Там, кажется, решили, что, весть о православии не должна приходить к детям от «церковного Навального». Мое отличие от Навального, может быть, в том, что, прежде чем начать разговор о внутренних проблемах церкви, я кое-что для этой церкви сделал. Четверть века я на нее честно пахал.
Самый серьезный вопрос, последний. Вы не раз приводили рассказ Боккаччо об Иудее, который после поездки в Рим заявил о том, что все равно примет крещение, раз церковь жива после всего им увиденного. Пытаетесь ли вы как миссионер (и являетесь ли вы миссионером?) донести людям, что пороки церковных людей не имеют никакого отношения к той церкви, которую, по словам Христа, «не одолеют врата ада», или предпочитаете позицию, что христиане несут ответственность как за хорошие, так и за плохие дела друг друга?
— У меня вызывает аллергию формула «донести до людей», потому что это предполагает, что я знаю что-то такое, чего какие-то придурки не знают. Поэтому я очень не люблю становиться в такую позу. У меня нет никакой сверхзадачи, сверхмиссии. Вопрос, который вы задали, очень серьезен, и это вопрос для меня самого. Готового ответа у меня нет. Все в нашем мире пронизано взаимосвязями. И утверждать, что наши массовые грехи никак не затрагивают честь нашей Родины или Церкви, я не решаюсь. Это красиво, но малологично и немножко бессовестно. И потом, помните, я говорил о том, что глупо Творцу что-то запрещать? Но точно так же глупо запрещать Ему и гнушаться кое-кем из нас.
Фото: ФедералПресс / Елена Сычева