Третий сезон конкурса управленцев «Лидеры России» подходит к концу. Поздно вечером 7 сентября станут известны имена ста лучших, победителей суперфинала. В этом году из-за пандемии пришлось сократить оценочные дни, но на работу экспертов, оценивающих участников, это никак не повлияло – четкие критерии позволяют выявить настоящих лидеров. Об особенностях третьего сезона, нюансах работы экспертов, а также о том, какие новшества, возможно, будут внедрены в следующих сезонах «Лидеров России», «ФедералПресс» рассказал председатель экспертного совета Павел Безручко.
Павел Сергеевич, в этом году из-за пандемии организаторы вынуждены были перенести финал конкурса. В итоге он проходит почти на полгода позже обычного. Что пришлось изменить с точки зрения организации и оценочных мероприятий?
– В разгар пандемии мы обсуждали возможность проведения дистанционного финала конкурса. Потом поняли, что это не очень хорошая идея, потому что в таком случае страдает точность оценки, с одной стороны. С другой – у всех (и у участников, и у наставников) было ожидание, что финал пройдет в традиционном формате, что будут новые знакомства, нетворкинг, присутствие. Поэтому решили отложить финал до момента, когда снимут карантинные ограничения. Это произошло – ограничения сняли, но на площадке, тем не менее, меры безопасности мы предпринимали. Каждый участник приехал с результатом теста на коронавирус, либо проходил тест на месте. До участия в финале допускались только здоровые люди.
И вторая особенность заключается в том, что обычно у нас два оценочных дня, в этот раз был один длинный оценочный день. Это связано с тем, что, если бы у участника обнаружились какие-то проблемы со здоровьем, он не потерял бы возможность победить. То есть все оценки выставлены в первый день, соответственно, отсутствие во второй день на результат участника в этот раз никак бы не повлияло.
Это стало своего рода испытанием на выносливость – два оценочных дня превратить в один, но участники справились, и эксперты тоже. При этом мы сохранили количество замеров по компетенциям, что очень важно. То есть количество оценок, которое участники получили, примерно такое же, как в двухдневном формате, несмотря на то, что мы уплотнили процедуру.
Насколько понимаю, в этот раз еще и команды не менялись? Участники постоянно работали в одной команде, но их оценивали разные эксперты.
– Да, по тем же причинам: если бы у нас обнаружился участник с ковидом, мы бы изолировали одну команду, а не две, если бы, как и раньше, перемешивали команды.
Насколько такой формат постоянной команды оказался эффективным?
– Он допустим, но он вынужденный, конечно. Мы так же не меняли команды в первом сезоне «Лидеров России». Потом мы подумали, что участникам будет интереснее проявить себя в новом коллективе, и во втором сезоне мы перешли к ротации команд. И в этом сезоне мы бы ее сохранили, если бы не ковид. В этом смысле мы пошли на компромисс, ротируя оценщиков, чтобы участники не перемешивались с такой интенсивностью.
Я, собственно, спросила потому, что участники посетовали, что им хотелось бы работать в разных командах, с новыми людьми.
– Согласен. И интереснее было бы, и легче, и с точки зрения утомляемости было бы лучше сделать два оценочных дня. Но это те компромиссы для того, чтобы собрать очное мероприятие. Так же, как и тестирование на въезде на площадку. Поэтому тут вопрос: или мы все сохраняем и ждем лучших времен, когда ковид нас отпустит (но когда это случится, никто не знает), или мы все-таки проводим, но соблюдаем определенные правила.
Если правильно понимаю, в этом году пришлось отказаться и от дня наставника, когда команды решают кейсы в присутствии наставников конкурса?
– Дня наставника не было. Наставники не приезжали, в том числе и потому, что мы не хотим страну лишить на 14 дней, условно, 50 человек управленческой элиты в случае выявления проблем, пусть и маловероятных. Поэтому прибегли тоже к определенному компромиссу. Наставники с большим вниманием следят за конкурсом, ждут результатов, чтобы выбирать наших участников. Мы проводим с конкурсантами дополнительные интервью, чтобы дать наставникам больше информации, которая поможет им при выборе своих подопечных. Плюс часть кейсов в этом году – это кейсы от наставников, но переработанные таким образом, чтобы их можно было дать без непосредственного участия самих наставников.
Известно, что многие суперфиналисты в период карантина участвовали в марафоне «Мы вместе». Такая социальная активность как-то будет учитываться при определении победителей?
– Нет, это учитываться не будет. Что касается социальной активности, волонтерства и прочих благих дел, мы считаем, что это нужно использовать в качестве отсекающего критерия. Например, в конкурсе мы просили, чтобы у участников были социальные проекты. Но ранжировать их, давать людям оценки, а не решение о допуске (это разные вещи), мы посчитали неправильным, потому что тут действует механика: либо ты это делаешь напоказ и на потребу, либо ты это делаешь по велению души. Если у тебя веление души совсем отсутствует, значит, у тебя проблемы с компетенцией «социальная ответственность». В принципе, ты, наверное, не вполне лидер России.
А если ты руководитель благотворительного фонда, и это твоя основная работа, это дает тебе несправедливое преимущество перед другими участниками из бизнеса или из госуправления. Поэтому тут есть такой нюанс, что наличие или участие в волонтерской работе может быть использовано в качестве ограниченного доступа, но не как инструмент ранжирования участников.
Мы вчера наблюдали немного за работой команд во время оценочных мероприятий. Видно было, что кто-то активен, порой даже слишком, а кто-то сидит скромно, не шумит, слушает других. Какие критерии важны для оценщика? У кого из людей разных темпераментов больше шансов на победу?
– Смотрите, мы должны отличать стиль от эффективности. И оценщики умеют это делать. Стиль у человека может быть коммуникативно разный: кто-то более тихий, кто-то более громкий, кто-то более многословный, кто-то менее многословный. В каждом упражнении мы стараемся смотреть, какой реальный вклад человек вносит в групповую работу, в выполнение задания. Может быть участник, который предложил много чего, группа его послушала, но за ним не пошла. А есть участник, который сказал всего два слова, но группа с ним согласилась, и он фактически пролидировал, хотя проявлял себя гораздо менее ярко коммуникативно. Поэтому оценщики натренированы наблюдать, скорее, за содержательными проявлениями, вкладом человека в решение задач, нежели за уровнем его громкости, экстраверсии.
В жизни, надо понимать, у экстравертов в определенных обстоятельствах есть свои преимущества. Их слышно, их видно, традиционно считается, что им легче. Но сейчас мода на интровертов: говорить меньше, но более толково, не выпячиваться. В этом смысле есть определенный сдвиг общественной парадигмы, мода на искренних и содержательных людей. Потому что экстраверсия где-то граничит с демонстративностью, от которой все устали, это когда человек много и фальшиво говорит. Мы нашим участникам объяснили, что не всегда быть самым громким – это хорошо.
А, наблюдая за участниками этого года, вы увидели для себя хотя бы, сколько кого среди них – экстравертов или интровертов?
– Мы не оцениваем параметры экстраверсии и интроверсии. Но я бы сказал, что участники, которых вообще не видно и не слышно, обычно до суперфинала не доходят. Все-таки нужно проявлять себя, высказывать свою позицию, отстаивать ее, предлагать какие-то решения. Поэтому люди, которые сюда попали, уже отбалансированы.
Есть, очевидно, очень громкие, есть демонстративные, есть люди, просто подготовленные, которые специально натаскивались на оценочные процедуры.
Что имеется в виду?
– Конкурс «Лидеры России», к сожалению, породил огромное количество организаций, которые натаскивают желающих на прохождение тестов и очной оценки и т. д. Это отчасти хорошо – человек тренируется, какие-то навыки у него развиваются, почему бы и нет. А отчасти это создает нам сложности, потому что нужно отделять людей просто натасканных, от людей действительно компетентных. Это сделать не всегда просто.
Эти организации, что называется, поймали волну? Интерес к конкурсу большой, поэтому и желающие пройти особую подготовку найдутся?
– Да, просто поймали волну. Мы здесь никак не можем повлиять. Со своей стороны мы не можем никого готовить, поскольку мы участвуем в подготовке конкурса, разработке технологии и т. д.: есть определенная этика работы. Это было бы совершенно неэтично. Но это не запрещено никому другому. Любое тренинговое агентство может объявить, что они готовят к «Лидерам России». Многие это делают – почему нет, это бизнес. В этом смысле мы создали определенный рынок.
Некоторые ведут подготовку добросовестно и действительно участникам помогают. Другие пытаются взломать процедуру. Условно, доходит до того, что предлагают пройти за кого-то тест. Это, на мой взгляд, самая неэтичная и грязная технология. Но у нас есть контрольное тестирование: даже если кто-то прошел тест за тебя, сидела группа студентов-математиков или историков и прочих, решали тест знаний, все равно придется пройти очное тестирование. В принципе, мы его отсеем при этом. Но проблема в том, что он чье-то место занял.
Кроме того, тех, кого подготовили на очную оценку, очень хорошо видно. Поскольку коллеги-тренеры не блещут разнообразием репертуара, они готовят людей примерно одинаково: человек старается быть самым ясным, самым шумным, самым быстрым – везде самым-самым. Кто на цементный завод – я, кто на бетонный карьер – я. Мы это видим, мы умеем дифференцировать вклад людей в решение общей задачи, в общую дискуссию и просто желание экспонировать себя. Мы специально учим экспертов, как это дифференцировать.
А в рамках одного конкурса еще на этапе тестирования реально выявить такие фальсификации, назовем это так?
– Никто не запрещает человеку, который не прошел в полуфинал одного из сезонов или даже в финал, участвовать в следующем. Но я очень далек от мысли, что тесты – это хороший инструмент для отбора лидеров. Возникает тогда вопрос: а что такое хороший инструмент, если речь идет о 250 тысячах людей, которых нужно на основе равных прав и технологий оценить за короткое время, при этом чтобы оценка была экономически возможная. Поэтому тесты и прочие технологии дистанционного отбора – это нормально, но не идеально. Я как эксперт не считаю, что это идеально хорошее решение.
Другим вариантом, если мы хотим найти людей с лидерскими данными, мы могли бы предъявить другие критерии: не пять лет управленческой работы и не любая управленческая должность, а позиция не ниже начальника департамента в крупной организации и 10 лет управленческой деятельности. Мы бы получили более качественную, компактную выборку, но тогда смысл этого конкурса непонятен – тогда мы перестаем искать людей с лидерским потенциалом и ищем людей с актуалом. Но они и так известны. Для этого конкурс не нужен. Тут есть определенные технологические развилки – как людей отбирать, как эту выборку сокращать, какие тесты использовать, как быть с чикингом – с подготовленностью – либо с худшим сценарием, когда за тебя предлагают пройти тест (от 3 до 5 тысяч рублей за это предлагается).
У вас уже есть какое-то видение решения этой задачи?
– Отчасти мы будем, наверное, экспериментировать, надеюсь, будем внедрять искусственный интеллект. В этом году участники снимали видеоэссе, и мы им выдавали отчеты, которые сделал о них искусственный интеллект. Но мы это не использовали как «боевые» баллы. Это не учитывалось в рейтинге, но технология хорошо сработала, и я надеюсь, что в следующем сезоне мы ее будем использовать как боевую. У нее несколько плюсов: во-первых, это быстро, во-вторых, подделать результаты сложно.
А в чем суть такой технологии? Можете подробнее рассказать?
– Смотрите, представим, что в одной руке у нас десятки тысяч видеоэссе участников. В другой руке у нас – результаты тестирования участников и их очные оценки. Задача – машине дать задание «поженить» эти вещи. То есть машина разбирает видеоэссе каждого участника на 6 тысяч элементов и соотносит их с результатами тестов, очных испытаний. Мы понимаем, как говорит, что говорит, как ведет себя победитель конкурса. Такие инструменты гораздо сложнее обмануть, чем любые тесты.
Проблема с этими инструментами лишь в том, что общественное мнение к ним не сильно подготовлено. Когда ты понимаешь, что не сдал тест на знания, потому что ответил на 60 % вопросов – для человека это понятно, а когда машина оценила тебя по шести тысячам параметров, сравнила с выборкой победителей конкурса и сказала «извини», не каждый готов это принять. Мы еще не так глубоко живем в цифровой эпохе, но технологически мы к этому готовы.
Может быть, как раз пандемия будет способствовать развитию этих технологий?
– Может быть, но не думаю, что радикально изменит. С другой стороны, все устали от онлайна, все хотят живого общения.
В этом году участники отличаются от тех, что были в предыдущих двух сезонах?
– Объективной оценки (по протоколам) я пока дать не могу. Но, мне кажется, участники в этом году заряжены на победу: люди приехали, точно зная, чего они хотят: «Мы приехали сюда побеждать». Если в первом сезоне многие приехали посмотреть, что это такое, была такая более расслабленная атмосфера с их стороны, то в этом году все очень заряжены. Поскольку конкурс становится традицией, люди знают, что им предстоит, поэтому готовятся. Я в этом не вижу ничего плохого. Плохо, когда пытаются взломать систему неэтичными средствами. Мы не любим, когда нас считают дурачками, эксперты, наблюдательный совет, наставники конкурса. Когда люди приходят побеждать любой ценой, мы им говорим: стоп, ребята, так не будет.
Играйте по-честному. Вы пытаетесь найти лазейку в системе, попытка понятна, но не зачтена. Поэтому мы и дальше будем смотреть за тем, чтобы нельзя было победить нечестными средствами, чтобы технически это было невозможно. Мы будем делать это не точечными решениями, а системными решениями, чтобы исключить возможность для человека нечестной победы. Это важно: либо ты всерьез играешь на результат, либо ты пытаешься найти лазейку.
Фото: ФедералПресс / Екатерина Лазарева