Российские вузы выходят из Болонской системы, при этом Минобрнауки планирует оставить – по крайней мере, на ближайшие годы – разделение на бакалавриат и магистратуру. Именно оно больше всего сказалось на студентах и преподавателях и вызывало наиболее противоречивые мнения. О том, почему российская магистратура «не взлетела», из-за чего гуманитарии ждут очередных гонений и как выглядит идеальная система высшего образования, «ФедералПресс» рассказала член-корреспондент РАН, профессор филологического факультета УрФУ Елена Березович.
Какие плюсы и минусы дала российским вузам Болонская система?
— Очень характерно, что в прессе и обществе, когда произносят «Болонская система», имеют в виду главным образом деление на бакалавриат и магистратуру. Для меня это тоже самый больной вопрос. Разумеется, очень хорошо, что эта система давала какую-то степень учебной мобильности: ребята могли поехать, допустим, в европейскую магистратуру. Но я сейчас хочу остановиться на вопросе, который для меня является супербольным, – это «непрофессиональная» магистратура, то есть правило, по которому в магистратуру можно поступать практически после любого бакалавриата. Оно очень сильно бьет именно по гуманитариям: есть наивный стереотип, что гуманитарные науки «простые», и тот, кто устал заниматься точными науками или разочаровался в них, мог пойти в нашу магистратуру. При этом изначально говорилось, что магистратура – это шаг в науку. Но на этом продержались недолго – и в последние годы магистратура стала превращаться просто в дополнительное образование, нередко более слабое, чем бакалавриат. Это просто парадокс.
Знаю, что в некоторых странах внутри Болонской системы вполне работала вот какая модель. Представим себе пенсионерку, которая всю жизнь проработала инженером на строительстве мостов. А на пенсии ей захотелось углубить свои знания в литературе, и она пошла изучать мировую литературу. Или ей захотелось выучить японский язык – и она вкладывает в это свои деньги. Но у нас такая аудитория практически отсутствует (да и на Западе она невелика, конечно), а вот принцип непрофильной магистратуры таков, что в выигрыше должна оставаться именно подобная прослойка. Плюс те, кто разочаровался в своей специальности после четырех лет бакалавриата. Их тоже не так много (хотя среди них бывают уникальные люди, у которых просто долгий путь поисков себя). А кто оказывается в минусе? Тот, кто честно учился в бакалавриате и хочет в магистратуре углублять свои знания. Разумеется, это наиболее важная часть магистрантов, важная и для науки, и для общества. Они в минусе, потому что никакой, даже самый опытный, преподаватель не может в одной аудитории объединить пенсионерку – строительницу мостов, разочаровавшегося «технаря» и профессионала, который хочет углубляться в выбранной специальности.
Но ведь есть профессии, где востребован филолог с навыками экономиста или юриста?
— Когда я училась, был для таких случаев факультет общественных профессий. И сейчас есть огромное количество возможностей для дополнительного образования: существуют всяческие курсы, языковые школы, у нас в университете есть целая система допобразования с выдачей сертификатов. Получить дополнительные знания в наше время – не проблема.
А вот проблема (в том случае, когда магистратура «непрофессиональная») – так построить обучение, чтоб удовлетворить те области, которые требуют углубленных знаний. Чтобы выучить хорошего этимолога, например, надо много времени: это и бакалавриат, и магистратура, и аспирантура... А вот если специалист-филолог захочет быть еще и экономистом, пусть идет на курсы бухучета и прочего, – не вижу проблем!
Ректор УрФУ Виктор Кокшаров предлагает закрыть доступ на магистратуру гуманитарных направлений инженерам, но оставить возможность, к примеру, историкам и культурологам становиться магистрами филологии.
— Виктор Анатольевич в данном случае развил мысль, которая прозвучала у министра образования [Валерия Фалькова], предложившего сузить возможности выбора направлений магистратуры. Естественно, будет гораздо лучше, если это сделают. Но есть одна ловушка: сейчас ты можешь открыть магистерское направление, если на него придет не менее 12 студентов. И я боюсь, что мы не сможем набрать двенадцать или двадцать человек на близких специальностях – и от нас потребуют, чтоб мы брали всех на свете.
У нас многие хорошие установления погибают, когда есть противоположные установки. Я не понимаю, как соотносятся требования к индивидуализации образования и жесткие количественные рамки. Чтобы выучить хорошего специалиста в области истории языка, ты действительно должен с ним работать индивидуально, но какие двенадцать человек пойдут на историю языка? Эта система категорически противоречит интересам фундаментальной науки.
Но в заявлениях чиновников как раз делают акцент на практику. Тот же Кокшаров говорит, что нужно возвращать специалитет там, где этого требуют предприниматели и промышленники.
— Разумеется, практика нужна, ориентация на «реальный сектор экономики» важна. Но ясно, что гуманитарное знание имеет иную природу. Увы, я жду очередных гонений на гуманитарные науки (так было уже много раз), тем более что страна находится в тяжелом экономическом положении. С одной стороны, мы всюду говорим о том, что нужно развивать изучение русского языка, что необходимы хорошие преподаватели, что надо повышать престиж профессии учителя. А с другой стороны – огромная Свердловская область в УрФУ получает на специальность «Отечественная филология» пять бюджетных мест в бакалавриате. Это меньше, чем несколько лет назад получал (на этот же русский язык!) университет в небольшом городе Брно, в Чешской Республике. О чем после этого говорить? Гуманитарные области находятся в крайнем недофинансировании.
Что из нововведений нужно сохранить?
— Я не хочу сказать, что нужно ехать назад, исключительно к советской модели образования. Идеальная модель, на мой взгляд, такова: ты пять лет учишься в специалитете, но потом или «по ходу пьесы» можешь получать любые дополнительные сертификаты.
Из того, что с нами происходило последние годы, я бы хотела сохранить психологический настрой преподавателей на то, чтобы разрабатывать новые курсы. В советской системе, что греха таить, некоторые (далеко не все, конечно!) по сорок лет читали лекции по одним и тем же конспектам. Разработка нового – не самоцель, но все же это нужно делать.
Весь мой преподавательский путь – тридцать лет – попал на период реформ. Это означает, что нормально, вдумчиво работать невозможно. Крайняя степень забюрократизированности системы образования, постоянный контроль со стороны малокомпетентных чиновников, огромная учебная нагрузка – все это очень мешает. И моя идеальная система – в том, чтобы от нас отстали, чтоб мы могли спокойно работать в любимой профессии, поскольку все же компетенция работника высшей школы такова, что он способен на самоорганизацию и саморегуляцию.
Фото: ФедералПресс / Полина Зиновьева